К.Э. Циолковский и эпоха 1860-х – 1870-х годов

Опубликовано: В.И. Алексеева. К.Э. Циолковский и эпоха 60–70-х годов XIX в. // К.Э. Циолковский: исследование научного наследия и материалы к биографии. – М.: «Наука», 1989. – С. 92-101.

70-е годы XIX в. – один из наименее изученных периодов в жизни К. Э. Циолковского. В биографической литературе об ученом [1-3], а также в работах [4-6] он освещен весьма слабо. Основное внимание исследователей обращалось на поступки, интересы и увлечения Циолковского в юности вне их связи с социально-историческими условиями, за что, например, можно справедливо критиковать одно из изданий книги М. А. Арлазорова [8]. Кроме того, исследователи проводили параллели между взглядами Циолковского и отдельных представителей передовой русский интеллигенции – Д. И. Писарева, Н. Ф. Федорова, русских народников [1, с. 28-29; 2, с. 28; 3, с. 11-12; 4, с. 25; 5, с. 5-7; 6].

Между тем закономерен вопрос: как в личности будущего ученого проявились конкретно-исторические условия его эпохи, в какой степени формирование его общественной позиции, гражданских, нравственных и научных идеалов было связано с общественным движением в тот исторический период?

Прежде всего отметим, что К. Э. Циолковский принадлежал к тому поколению, о котором К.А. Тимирязев писал, что «весна его личной жизни совпала с тем дуновением общей весны, которое пронеслось из края в край страны, пробуждая от умственного окоченения и спячки, сковывающих ее более четверти столетия» [9, с. 139]. Поражение царской России в Крымской войне, вызвавшее революционный кризис, реформа 1861 г., не удовлетворившая народные массы, рост капитализма и связанный с ним общий рост производительных сил страны – все это способствовало развитию широкого демократического движения, давало импульс передовой мысли. Как отметил П.Т. Белов, это движение русской демократии прошло двумя путями: «Одна часть вылилась в форму различных непосредственно политических течений и групп – народнических и полународнических… первых рабочих кружков, социал-демократических организаций… Другая часть русской демократии двинулась в передовую культуру, в том числе в науку, главным образом в естествознание, рассматривая эту сферу деятельности в условиях того времени как одно их действенных средств служения нуждам народа» [10, с. 24-25].

Стремление к овладению естественнонаучным знанием стало характерной приметой эпохи. Известная деятельница русской педагогики Е. Н. Водовозова писала об этом в своих воспоминаниях: «… Благоговение к естествознанию распространилось в огромном кругу русского общества и носило особый характер. Ждали необыкновенно полезных результатов не только от научных исследований специалистов, но от каждой популярной книги, к какой бы отрасли естествознания она ни относилась, находили, что образованной человек обязан черпать свои знания прежде всего из этого источника. Тогда были твердо убеждены в том, что изучение естественных наук поможет устранить суеверия и предрассудки народа, уничтожит множество его бедствий» [11, с. 89].

Циолковский с детских лет ощутил эту атмосферу поисков деятельности на пользу народа, озабоченности его нуждами, которую создал в семье отец будущего ученого Э.И. Циолковский. Эдуард Игнатьевич был представителем безземельного служилого дворянства, которое постепенно теряло сословные черты, сливаясь, как правило, со средой чиновников, зарабатывая себе на жизнь собственным трудом. Оторвавшееся от помещичьей экономической базы, зависящее от заработной платы, это дворянство, еще обладавшее сословным званием, ничем не отличалось от разночинцев [12, с. 26]. Так что и по социальному, и по материальному положению, и по собственным убеждениям Э.И. Циолковский был демократически настроенным разночинцем. В своих воспоминаниях К. Э. Циолковский характеризует отца как человека образованного, исключительно честного, независимого, резко осуждавшего реакционную колониальную политику царизма, занимавшего непримиримую позицию по вопросу об освобождении крестьян, не изменявшего своим принципам ради материальных выгод. В последней автобиографии он писал: «Отец нигде не уживался, часто менял места, семья постоянно висела на волоске и очень нуждалась… Среди знакомых отец слыл умным человеком и оратором, среди чиновников красным и нетерпимым по своей идеальной честности» [14, л. 2 об.]. «В либеральной части общества отец пользовался уважением и имел много знакомых» [Там же, л.13].

В других автобиографических заметках Циолковский отметил еще одну черту: «У отца была наклонность к естественным наукам и философии» [15, л. 1]. «В душе отец был естественником и философом» [16, л. 5]. По словам Л. К. Циолковской, Константин Эдуардович видел у отца на столе первый том «Капитала» К. Маркса [17, л. 118 об.].

Как видим, Э.И. Циолковский воплотил в себе лучшие черты передовой интеллигенции своего времени. С ранних лет под влиянием отца К. Э. Циолковский воспитывался в духе уважения к человеку труда, привыкал оценивать людей по их убеждениям и нравственным качествам. Не удивительно, что уже в начале жизненного пути юноши демократически настроенная разночинная среда стала ему духовно близкой. Не удивительно также, что с ранних лет он оказался захваченным бурным потоком естественнонаучного движения, увидел в естественных науках фундамент теоретического знания.

В этой связи нельзя не вспомнить учебу Циолковского в гимназии и его уход из нее. Поскольку, на наш взгляд, причины, побудившие будущего ученого оставить гимназию, раскрывались до сих пор неполно и односторонне, остановимся на этом вопросе подробнее. Как известно, до нас дошли очень скудные и разрозненные сведения об этом периоде его жизни. Примечательно, что сам Константин Эдуардович в воспоминаниях ни словом не упомянул о посещении гимназии в течение почти четырех лет. Напротив, его автобиографические заметки совершенно исключают мысль об учебе в каком-либо учебном заведении. Он писал, в частности: «Братья учились в школе. Мог бы учиться и я… Дело… в том, что после скарлатины я сильно оглох и отупел. Школа была мне недоступна. Проявляться моя мысль начала только с 15-16 лет. Поступить в школу еще было можно, но какая могла быть мне от нее польза, если я только слышал шум, а слов учителя совершенно не разбирал» [19, л. 1-2]. О К.Э. Циолковском-гимназисте стало известно не от самого ученого, а из архивных документов, впервые обнаруженных в 1953 г. В.Г. Пленковым [20, 21]. Тогда же В. Г. Пленков обратил внимание исследователей на книгу М. Г. Васильева «История Вятской гимназии за сто лет ее существования», в которой в «Списке учеников, выбывших до окончания курса» значился Константин Циолковский [23, с.36]. В графе о причинах, в силу которых выбыли гимназисты, указывалось, что он покинул гимназию «для поступления в техническое училище». Казалось бы, предельно ясная и однозначная формулировка. Тем не менее, когда речь заходила о мотивах ухода Циолковского из гимназии, было принято смещать акцент в сторону его глухоты [3, с. 10]. Считалось, что он оставил гимназию исключительно из-за своего недуга, интересы и наклонности будущего ученого при этом совершенно не учитывались. Точнее, с ними связывался не уход из гимназии, а события, последовавшие за ним — поездка в Москву, уход в самообразование. Между тем анализ материалов, характеризующих развитие личности юного Циолковского, а также системы гимназического образования в России в XIX в., позволяет предположить, что, покидая гимназию, он сделал вполне осознанный выбор между изучением гуманитарных и естественных наук.

В 1864 г. в России началось преобразование гимназического образования с целью возвратить гимназиям «серьезный научный характер» [23, с. 114]. Гимназии были разделены на классические (в основу преподавания в них были положены латинский и греческий языки) и реальные (в них упор в обучении делался на математику, естествознание и историю). В соответствии с этой реформой Вятская мужская гимназия была преобразована в классическую с обучением одному древнему языку – латинскому [Там же, с.115-116]. Новый устав классической гимназии 1871 г. закрепил намечавшееся преобладание древних языков. С августа 1871 г. Вятская мужская гимназия стала полной классической с двумя древними языками. С 1872 г. обучение было продлено до восьми лет [Там же, с.163]. Как следует из учебного плана на неделю, соотношение уроков по закону божьему, русскому и церковно-славянскому, латинскому, греческому, французскому и немецкому языкам, географии, истории, чистописанию, с одной стороны, и математике, математической географии и краткому естествоведению, с другой, в 1–3-м классах гимназии выражалось соответственно как 19:4, 20:4, 23:4 [Там же, с.162]. Явный крен в сторону гуманитарных наук значительно осложнил обучение в гимназии детей, имевших склонность к наукам естественным. Нелегко было учиться и гимназистам, впоследствии избравшим одну из гуманитарных специальностей. Вот как описывает положение учащихся того времени С.М. Степняк-Кравчинский: «Когда десяти-одиннадцатилетних мальчиков заставляют по шестнадцать часов в неделю учить язык, столь отличный от родного языка, как латынь, они в конце концов возгораются к нему лютой ненавистью, и его изучение становится мучительным и тщетным… Подобная система не проверка способностей, а просто избиение младенцев» [24, с.268-269].

А вот воспоминания А. А. Спицына, ученика Вятской мужской гимназии, о котором упоминала Л. К. Циолковская и который по всей вероятности, учился в одном классе с К. Э. Циолковским: «В гимназии я не проявил способностей, пробыл в ней лишние два года и кончил предпоследним из 15 товарищей. Мне особенно не давались языки… Я плохо шел в гимназии уже и потому, что занимался согласно духу времени «самообразованием». Это шло от идей 60-х годов, которыми по традиции были увлечены гимназисты» [25]. Новая система обучения давалась большинству гимназистов с трудом. Случаи ухода из гимназии из-за невозможности освоить учебную программу не были редким исключением. Характерно, что если в 1870-1872 гг. (т. е. до принятия нового устава) Вятскую мужскую гимназию до окончания курса покинуло соответственно 21-20 человек, то в 1873-1875 гг. число выбывших гимназистов составило 62, 66 и 57 человек [23, с. 148]. По мнению М.Г. Васильева, причиной резкого уменьшения числа учеников гимназии в эти годы «было введение классической системы в гимназии и вместе с тем увеличение платы за учение» [Там же, с.239].

Таким образом, уход Циолковского из гимназии совпал с массовым уходом гимназистов, желавших изменить профиль своего среднего образования, изучать вместо древних языков естественные науки и ремесла. А теперь вспомним, что будущий ученый прервал учебу вскоре после того, как стал «интересоваться физикой, химией, механикой, астрономией, математикой» [19, л. 2], т. е. теми предметами, на изучение которых в гимназии отводилось в совокупности вдвое меньше времени, чем на изучение латинского языка, не говоря о других, малопривлекательных для него дисциплинах. Примечательно, как он выразил свое отношение к ним, вспоминая о подготовке к экзаменам на звание учителя: «Мне как самоучке пришлось сдавать «полный» экзамен. Это значит, что я должен был зубрить катехизис, богослужение, грамматику и прочие премудрости, которыми я раньше никогда не интересовался. Ох, тяжко мне было, свободному мыслителю, долбить наизусть ектинии, порядок богослужения, ни на чем не основанные правила правописания и тому подобную дребедень» [19, л. 2]. Логично предположить, что Циолковский не случайно оказался среди уходивших из гимназии в другие учебные заведения, а сознательно примкнул к ним, отдав предпочтение естествознанию. Конечно, в уходе Константина Циолковского из гимназии немалую роль сыграл Э.И. Циолковский, который, надо полагать, будучи «естественником», принадлежал к «местному обществу», отрицательно встретившему гимназические преобразования. Но вряд ли сам К.Э. Циолковский был при этом только безучастным исполнителем отцовской воли. Мы вправе ожидать от 16-летнего юноши принятия собственного решения в отношении учебы в гимназии.

Рассматривая в качестве побудительного мотива ухода Циолковского из гимназии его желание изучать те предметы, которые были ему более всего интересны, мы вовсе не намерены сбрасывать со счетов его глухоту. Недуг Константина Эдуардовича существенно затруднил его обучение в учебном заведении, но думается, что в тот момент, когда он покидал гимназию, глухота еще не казалась ему непреодолимым препятствием. Ведь это произошло, когда он не просто ощутил тягу к знаниям, но почувствовал силу своих способностей, умение быстро схватывать материал, без посторонней помощи решать сложные задачи, доказывать теоремы, не заглядывая в учебник. В противном случае возникает вопрос: как же Циолковский собирался учиться в техническом училище?

Глубоко заблуждаются те, кто думает, что в средних технических школах России в XIX в. лишь развивались практические умения и навыки технического мастерства, а теоретические дисциплины не преподавались. Так, Московское ремесленное учебное заведение, в которое будущий ученый намеревался поступить, создавалось как среднее и низшее техническое учебное заведение для подготовки квалифицированных рабочих и мастеров, обладающих теоретическими знаниями, т. е. техников. Поэтому учебный план в нем состоял из практического и теоретического разделов [26, с. 15]. Даже обучающиеся по «рабочему разряду», не говоря уже о «мастерском разряде», должны были изучать русский язык, чистописание, арифметику и геометрию в приложении к ремеслам, алгебру, географию, рисование и черчение. Так что в техническом училище перед Циолковским неизбежно должны были бы возникнуть те же трудности, связанные с глухотой, которые он испытывал в гимназии, — невозможность слышать объяснения учителей, непосредственно общаться с ними в процессе занятий. По-видимому, сначала он все-таки рассчитывал справиться с этим, перенеся центр тяжести на самостоятельное изучение теоретических дисциплин, тем более что изучать пришлось бы в основном любимые предметы.

Почему же Циолковский не стал учиться в Московском техническом училище? До настоящего времени ответ на этот вопрос связывался с преобразованием Московского ремесленного учебного заведения в высшее учебное заведение, о чем будто бы ничего не знал Э.И. Циолковский. Однако такое неведение отца будущего ученого маловероятно. Как высшая техническая школа с двумя факультетами (механическими и химическим) ремесленное учебное заведение сложилось уже к 1860 г. В 1968 г. утверждением Устава Императорского технического училища это положение было узаконено [Там же, с.20]. Трудно представить, чтобы это обстоятельство в течение 13 лет (1860 — 1873 гг.) или по крайней мере в течение 5 лет (1868-1873 гг.) не стало известно хотя бы преподавателям и дирекции Вятской мужской гимназии. И неужели дирекция гимназии, зная о намерении Э. И. Циолковского отправить сына, имеющего трехклассное гимназическое образование, на учебу в Московское техническое училище, не объяснила бы ему нереальность этой затеи, если бы не считала, что для Константина Циолковского не существует формальных препятствий учиться в нем.

Но даже если допустить полную неосведомленность Э. И. Циолковского в этом вопросе, то все равно статус высшего учебного заведения не мог быть препятствием для поступления Константина в Московское техническое училище. Дело в том, что структура училища значительно отличалась от структуры вуза в современном представлении. Она включала и высшее, и среднее образование [Там же, с.21]. Последнее можно было получить в приготовительном отделении, которое находилось при училище. В приготовительные классы принимались учащиеся с 12 до 16 лет. Прием производился один раз в год по конкурсному (конкурентному) экзамену с 15 августа по 1 сентября. Контингент учащихся складывался из пансионеров и вольнослушателей (вольнонаходящихся воспитанников), плата за обучение которых составляла соответственно 200, 125 и 75 руб. в год. Таким образом, ни возраст (16 лет), ни отсутствие свидетельства о среднем образовании не могли быть помехой для поступления Циолковского в приготовительные классы Московского технического училища. Мы склонны предположить, что поступать туда юноше помешали вызванные глухотой замкнутость и отчужденность, может быть особенно обострившиеся в чужом городе, среди незнакомых людей, и возникшие в связи с ними неуверенность в себе и растерянность.

Что бы там ни было, приехав в Москву, будущий ученый решил остаться в этом городе и заняться самообразованием. И в этом его шаге также было проявление характерной черты эпохи 60 — 70-х годов XIX в.

Как уже отмечалось, в этот период увлечение естествознанием стало всеобщим. Учебные заведения не могли принять всех желающих, да и не все имели возможность учиться в университете или институте. Повсеместно стихийно возникали различные формы самообразования [12, с. 202].

Образ жизни Циолковского в Москве мало чем отличался от образа жизни студентов (разумеется, если не принимать во внимание то, что круг его знакомых был очень ограничен), которые в основной массе, попав в учебное заведение, сразу начинали борьбу за кусок хлеба. Можно полагать, что не только обворожительные мечты, но и сознание общности с передовыми людьми своего времени, с учащейся молодежью поддержали юношу в Москве и заставляли забывать о бедности и нужде. Причем эта общность ощущалась Циолковским не столько в соотношении внешних, бытовых условий жизни, но главным образом в отношении идейных позиций, общественных идеалов. Утверждать это есть все основания. Вспомним, как сам ученый охарактеризовал свои устремления и их проявления: «По духу — революционер, в жизни я оказался таким только в области науки и техники. Выступить активно на поле борьбы мешали мне три следующие условия.

1. Глухота с 10 лет, сделавшая меня слабым и изгоем.
2. Отсутствие вследствие этого друзей и всяких общественных связей.
3. По этой же причине – незнание жизни и материальная беспомощность.

Исход моим реформаторским стремлениям был один: техника, наука, изобретательство» [28, л. 1].

И еще: «Увлечение наукой и техникой, глухота и вследствие этого полное незнание жизни и отсутствие всяких связей не могли направить меня в сторону политической деятельности, хотя зачаточная наклонность самого непримиримого протеста у меня проявилась чуть не с 16 лет. Я помню, что, поручая какую-то работу столяру-солдату в казармах, я вздумал наивно возмущать его против несправедливости военных властей. Как я не попался, удивляюсь» [16, л. 6-6 об.]. Приведенные высказывания ученого совершенно очевидно свидетельствуют о том, что уже в юности (в 70-е годы XIX в.) он отчетливо представлял две возможности борьбы с социальной несправедливостью, – в форме участия в политической деятельности и в форме участия в естественнонаучном движении. Первый путь был для него закрыт по изложенным выше причинам, второй соответствовал его природным наклонностям и стремлениям.

Научное творчество стало для него не просто сферой, в которой мог развернуться его талант, на поприще науки он искал приложения своей энергии, знаний, сил на благо народа. Он обратился к науке не для того, чтобы уйти от действительности, от общественной жизни, а чтобы в ней наиболее полно реализовать свою активную жизненную позицию, прогрессивные стремления. Не удивительно, что в науке Циолковский сразу примкнул к лагерю естествоиспытателей-материалистов. Л.К. Циолковская писала: «Еще в молодости отец познакомился с учениями материалистов: Фейербаха, Бюхнера и других. Он находился всецело под их влиянием. Был он знаком и с диалектикой Гегеля, к которому, как к идеалисту, относился отрицательно» [17, л. 118 об.]. В этом замечании Любови Константиновны, основанном на воспоминаниях Циолковского, содержится важное указание на то, что как ученый он формировался под воздействием материалистической философии.

Подводя итоги, можно сделать следующие выводы.

1. Эпоха 60-70-х годов XIX в., время, когда Циолковский вступал в жизнь, имела первостепенное значение для проявления и развития его природных способностей и наклонностей. Бурное развитие науки и техники в пореформенное время, рост производительных сил, широкое общественно-демократическое движение создали благоприятные условия для подготовки естествоиспытателей. К.А. Тимирязев заметил по этому поводу: «… Кто поручится, что, не пробудись наше общество вообще к новой кипучей деятельности, может быть, Менделеев и Ценковский скоротали бы свой век учителями в Симферополе и Ярославле, правовед Ковалевский был бы прокурором, юнкер Бекетов – эскадронным командиром, а сапер Сеченов рыл бы траншеи по всем правилам своего искусства» [9, с. 144]. Можно добавить, что, сложись в этот период иная историческая обстановка, неизвестно, появилось бы в русской науке и имя К.Э. Циолковского.

2. Впитав благодаря воспитанию отца идеалы шестидесятников, К.Э. Циолковский, несмотря на ряд неблагоприятных факторов, прежде всего глухоту, обусловившую отсутствие широких общественных и научных связей, объективно принял самое активное участие в русском демократическом движении 70-х годов. Увидев в естественнонаучной деятельности возможность служения народу, он обратился к этой сфере общественной жизни в надежде внести свой вклад в социальный прогресс.

Литература

1. Воробьев Б. Н. Циолковский. М.: Молодая гвардия. 1940. 264 с.
2. Арлазоров М. С. К. Э. Циолковский. М.: Мол. гвардия. 1967. 256 .
3. Самойлович С. И. Гражданин Вселенной. Калуга, 1969. 259 с.
4. Брюханов В. А. Мировоззрение К. Э. Циолковского и его научно-техническое творчество. М.: Соцэкгиз, 1959. 170 с.
5. Голованов Л. В. К вопросу об идейных влияниях на К. Э. Циолковского// Тр. III Чтений К. Э. Циолковского. Секция «Исследование научного творчества К. Э. Циолковского». М.: ИИЕТ АН СССР, 1969. С. 3-16.
6. Кочетков В. Н. К. Э. Циолковский и Д.И. Писарев//Тр. XV-XVII Чтений К. Э. Циолковского. Секция «Исследование научного творчества К. Э. Циолковского». М.: ИИЕТ АН СССР, 1983. С. 139-145.
7. Желнина Т. Н. Автобиографические заметки К. Э. Циолковского как источник для изучения жизни и деятельности ученого//Из истории авиации и космонавтики. М.: ИИЕТ АН СССР, 1984. Вып. 49. С. 61-92.
8. Ерохин А. Серьезные недостатки книги о К. Э. Циолковском//Парт. Жизнь № 1963. № 6. С. 73-76.
9. Тимирязев К. А. Развитие естествознания в России в эпоху 60-х годов//Соч. М.: Сельхозгиз, 1939. Т. 8. С. 137-177.
10. Белов П. Т. Философия выдающихся русских естествоиспытателей второй половины XIX в. – XX в. М.: Мысль, 1970. 488 с.
11. Водовозова Е. Н. На заре жизни. М.: Худож. лит. 1964. Т. 2. 589 с.
12. Лейкина-Свирская В. Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в. М.: Мысль, 1971. 368 с.
13. Милютин Д. А. Воспомининия // Отд. Рукописей и редких книг Гос. б-ки им. В. И. Ленина. Ф. 169. Картон 13. Д. 4. Л. 17-17 об.
14. Циолковский К. Э. Черты из моей жизни //Архив АН СССР. Ф. 555. Оп. 2 Д. 14. Л. 1-29 об.
15. Циолковский К. Э. Из моей жизни // Там же. Л. 1-8.
16. Циолковский К. Э. Краткая автобиография // Там же. Д. 6. Л. 5-6 об.
17. Циолковская Л. К. Воспоминания о К. Э. Циолковском // Там же. Д. 91. Л. 1-130 об.
18. Философский энциклопедический словарь. М.: Сов. Энциклопедия, 1982. 836 с.
19. Циолковский К. Э. Черты из моей автобиографии // Арх. АН СССР. Ф. 555. Оп. 2 Д. 7. Л. 1-4.
20. Пленков В. Г. Архивные документы о пребывании К. Э. Циолковского в Вятке // Киров. правда. 1953. 14 авг.
21. Пленков В. Г. Циолковского в Вятке // Там же. 1957. 1 сент.
22. Письмо Л. К. Циолковской Б. Н. Воробьеву, 3 сентября 1953 г. // Арх. АН СССР. Ф. 1528. Оп. 1. Д. 172. Л. 245-246.
23. Васильев М. Г. История Вятской гимназии за сто лет ее существования. Вятка, 1911.
24. Степняк-Кравчинский С. М. Россия под властью царей. М.: Мысль, 1964. 406 с.
25. Воспоминания А. А. Спицина. Цит. по: Петряев Е. Д. Уникальная фотография // Киров. правда. 1985. 12 апр.
26. Московское высшее техническое училище им. Н. Э. Баумана, 1830-1980. М.: Высш. шк., 1980. 319 с.
27. Святловский В. В. Студенческие переписки в России: (Краткий исторический очерк) // Бенасик М. Студенческие переписки в России: (Краткий исторический очерк) // Бенасик М. Студенчество в цифрах по данным переписи 1907 г. в Юрьеве. СПб., 1909. С. 3-61.
28. Циолковский К. Э. Почему из меня не вышел деятельный революционер // Арх. АН СССР. ФЮ 555. Оп. 2. Д. 12. Л. 1-5.
29. Сводный каталог русской нелегальной и запрещенной печати XIX в. М.: ГБЛ, 1981. Ч. 1. 198 с.
30. Сводный каталог русской нелегальной и запрещенной печати XIX в. М.: ГБЛ, 1982. Ч. 2. 230 с.