«Я был страстным учителем»

Статья опубликована в журнале «Три ключа. Педагогический вестник». Выпуск пятый. – М.: Издательский дом Амонашвили, 2001. – С. 44 – 51.

История знает немало случаев, когда выдающиеся личности совмещали несколько специальностей. Эта ситуация была характерна для Средневековья, Нового времени и стала исключением в XX веке. Вольтер заметил по поводу Френсиса Бэкона, которого справедливо считают одним из основоположников новой европейской философии: «Он был сыном лорда – хранителя печати и в течение долгого времени занимал должность канцлера при короле Якове I. Тем не менее среди придворных интриг и забот по своей должности, требовавшей полной самоотдачи, он нашел время, чтобы стать великим философом, добросовестным историком и изящным писателем».

Константин Эдуардович Циолковский (1857 – 1935) родился в многодетной дворянской семье в селе Ижевском Спасского уезда Рязанской губернии и в детстве ничем не отличался от братьев и сестер. Однако лет в 10-11 после перенесенной скарлатины оглох на одно ухо, стал плохо слышать, и на этом закончилось счастливое детство обычного ребенка. Недолго учился в гимназии, но выбыл из третьего класса «для поступления в техническое училище». В училище никогда не учился, свидетельств и дипломов об образовании не имел, но всю последующую жизнь занимался самообразованием, изобретательством, научными изысканиями.

Пришло время, и он задумался над вопросами обустройства жизни, задумался о заработке, статусе в обществе. Наука и изобретательство были истинным призванием. Но формального пути в эту область деятельности Константин Циолковский, по всей вероятности, не видел. Однако имел опыт репетитора, давал частные уроки алгебры и геометрии. Кроме того, отец ученого, Эдуард Игнатьевич, имел опыт преподавания в таксаторских классах, где готовили лесников.

В 1879 г. в Рязанской гимназии сдал экстерном экзамены на звание учителя уездного училища по математике и получил назначение в Боровск Калужской губернии. Протокол заседания педагогического совета с таким заключением был оформлен 17 сентября, в день рождения будущего ученого. В тот день ему исполнилось 22 года.

Вот как описывал ученый процедуру сдачи экзаменов: «На экзамен я боялся опоздать. Спрашиваю сторожа: «Экзаменуют?» Насмешливый ответ: «Только вас дожидаются». Первый устный экзамен был по закону божию. Растерялся и не мог выговорить ни одного слова. Увели и посадили в стороне на диванчик. Через пять минут очухался и отвечал без запинки. Далее со мной уже этой растерянности не было. Главное – глухота меня стесняла. Совестно было отвечать невпопад и переспрашивать – тоже. Письменный экзамен был в комнате директора и в его одноличном присутствии. Через несколько минут я написал сочинение, ввернув доказательства совершенно новые. Подаю директору. Его вопрос: «Это черновая?» — «Нет, беловая», — отвечаю. Хорошо, что попался мыслящий молодой экзаменатор. Он понял меня и поставил хороший балл, не сделав ни одного замечания. Отметок их я не видел. Знаю только, что меньше 4 получать на экзамене было нельзя. Так сошли и другие экзамены. Пробный урок давался в перемену, без учеников. Выслушивал один математик…

Отец был очень доволен. Решили помочь мне в снаряжении на предполагаемое место. На экзамене я был в серой заплатанной блузе. Пальто и прочее – все это было в жалком состоянии, а денег почти не оставалось. Сшили виц-мундир, брюки и жилет, всего на 25 рублей. Кстати сказать, что все сорок лет моего последующего учительства я больше мундира не шил. Кокарды не носил. Ходил в чем придется. Крахмальных воротников не употреблял. Сшили и дешевое пальто за 7 рублей. Пришили к шапке наушники, и все было готово. Истраченное я потом возвратил отцу, который за это немного обиделся».

В Боровске образ жизни Константина Эдуардовича в корне отличался от жизни его коллег по училищу. Возвращаясь после рабочего дня, он принимался за главное – вычисления, модели дирижаблей, рукописи. Именно в то время написал первую статью по космонавтике «Свободное пространство», обосновал конструкцию цельнометаллического дирижабля в теоретической работе «Аэростат металлический управляемый». Однако талантливый человек талантлив во всем. Он не умел жить вполсилы, отдавал детям все, что мог – знания, душевное тепло, свободное время.

«Я был страстным учителем и приходил из училища сильно утомленным, так как большую часть сил оставлял там. Только к вечеру я мог приняться за свои вычисления и опыты», — писал ученый позже в одной из автобиографий. В отчете смотрителя Боровского училища Ильи Любимова говорилось: «Уроки г. Циолковского всегда оставляют по себе весьма приятное впечатление. Его приемы преподавания просты, наглядны и практичны, оживляют и заставляют быть внимательными учеников во все время урока. Вследствие такого преподавания дети без особого труда и сознательно усваивают изучаемый предмет. Готовых правил и теорем учитель никогда не дает детям, а они сами с помощью учителя, посредством решения многих частных вопросов и задач, приходят к той или другой истине, к тому или другому положению… Объяснения учителя понятны детям, так как проверяются вычислениями или же прямо делом. Понятие о дробях, например, деля на части бумагу, палочку; сравнивая полученные части, изучают величину дробей, и т. д. Делают из бумаги несколько разнообразных треугольников, берут один из них, отрезают от него углы, складывают их вместе на плоскости, сравнивают углы от треугольника с прямым углом и, поступив так же с другими треугольниками, вполне убеждаются, что сумма углов во всяком треугольнике равна двум частям. Еще: склеив из бумаги цилиндр и конус с равными основаниями и высотами, пересыпая из одного тела в другое песок, видят что объем цилиндра в три раза больше объема конуса.

А с каким удовольствием ученики идут с учителем в огород или поле, весной, конечно, измерять площади, определять расстояние между двумя недоступными предметами, измерить издалека высоту колокольни и т. д.! И, несмотря на то, что при таких занятиях употребляется единственный и то самодельный инструмент – астролябия, вместо вех при съемке планов становятся иногда сами ученики, расстояние, за неимением цепи, проверяется шагами, упражнения этого рода, несомненно, увлекательны и полезны, а на геометрию приучают смотреть как на науку, пригодную к жизни. Г-н Циолковский предан своему делу и продолжает свое самообразование, читает руководства по математике не только русских, но французских авторов; занимается алгеброй и высшей математикой; делает сам модели геометрических тел и физические приборы. Под руководством такого умелого, практичного и образованного учителя ученики умственно развиваются и приобретают серьезные познания в математике».

К этому времени Циолковский уже был педагогом с девятилетним стажем. Что касается «французских авторов», то речь, несомненно, идет о книгах на французском языке, в России второй половины XIX в. было изобилие литературы на основных европейских языках. Знал ли Циолковский иностранные языки? Определенных данных на этот счет нет, так как он практически не учился в школе. Однако наличие ряда научных книг на французском в его библиотеке позволяет предположить, что ученый ими пользовался.

Сохранилось единственное воспоминание о Циолковском-учителе его ученика по Боровску Г. Коновалова. Он писал ученому 30 марта 1928 г.: «Живо представляю вас высоким, неторопливым, бледным, с женственным голосом. В то глухое для просвещения время вы хотели пробудить в своих учениках живой интерес к физике. Как сейчас вижу, как вы ведете нас на огороды и пустыри Боровска, где вы показывали, как можно пустить воздушный шар посредством подогретого воздуха. Мы тогда подожгли лучинки на сетке под шаром и с восхищением бежали за ним, когда он улетал от нас. Помню вас и смелым физкультурником, катающимся на коньках по льду реки Протвы вместе с детьми. Тогда редко кто из взрослых катался на коньках. Это считалось пустой забавой…»

Да, Циолковский никогда не был таким, как все. Особенно заметно это было в молодые годы ученого в таком маленьком старообрядческом городе, как Боровск. Этот учитель поражал практичных и благоразумных боровчан своими забавами. «Всегда я что-нибудь затевал. Поблизости была река. Вздумал я сделать сани с колесом. Все сидели и качали рычаги. Сани должны были мчаться по льду. Все было закончено, но испытание машины почему-то не состоялось. Я усомнился в целесообразности ее конструкции. Потом я заменил это сооружение особым парусным креслом. По реке ездили крестьяне. Лошади пугались мчащегося паруса, проезжие ругались матерным гласом. Но по глухоте я долго об этом не догадывался. Потом уже, завидев лошадь, заранее поспешно снимал парус», — писал ученый много лет спустя после этих событий в автобиографии «Черты из моей жизни».

Далее вспоминал о коллегах по училищу и об отношениях с учениками: «Педагогический персонал был далеко не идеальный. Жалование было маленькое, город прижимистый, и уроки добывались (не совсем чистой) хитростью: выставлялась двойка за четверть или наушничали богатеньким родителям о непонятливости ученика. Я никогда не угощал, не праздновал, сам никуда не ходил, и мне моего жалования хватало. Одевались мы просто, в сущности, очень бедно, но в заплатах не ходили и никогда не голодали. Другое дело мои товарищи. Это большей частью семинаристы, кончившие курсы и выдержавшие, кроме того, особый экзамен на учителя. Им не хотелось поступать в попы. Они привыкли к лучшей жизни, к гостям, праздникам, суете и выпивке. Им не хватало жалования. Брали взятки, продавали учительские дипломы сельским учителям. Я ничего не знал по своей глухоте и никакого участия в этих вакханалиях не принимал. Но все же по мере возможности препятствовал нечестным поступкам. Сам я всегда отказывался от уроков со своими учениками, а другие (чужие) редко попадались».

«Несмотря на глухоту, мне нравилось учительство. Большую часть времени мы отдавали решению задач. Это лучше возбуждало мозги и самодеятельность, и не так было для детей скучно. С учениками старшего класса летом катались на моей большой лодке, купались и практиковались в геометрии. Я своими руками сделал две жестяных астролябии и другие приборы. С ними мы и ездили. Я показывал, как снимать планы, определять величину и форму недоступных предметов и местностей и обратно, по плану местности, восстанавливать ее в натуре в любом пустом поле. Впрочем, больше было веселости и шалостей, чем дела… Летом я еще нашел другую забаву для учеников. Сделал огромный шар из бумаги. Спирту не было. Поэтому внизу шара была сетка из тонкой проволоки, на которую я клал несколько горящих лучинок. Монгольфьер, имеющий иногда причудливую форму, подымался, насколько позволяла привязанная к нему нитка. Но однажды нитка нечаянно внизу перегорела, и шар мой умчался в город, роняя искры и горящую лучину. Попал на крышу к сапожнику. Сапожник заарестовал шар. Хотел привлечь меня к ответственности. Потом смотритель моего училища рассказывал, что я пустил шар, который упал на дом и со страшной силой разорвался. Так из мухи делают слона. Потом уже я свой монгольфьер только подогревал, огонь же устранял, и он летел без огня. Поэтому скоро опускался. Ребята гнались за ним и приносили обратно, чтобы снова пустить в воздух».

«Одно время в Боровске я жил на краю города, где была близка река. Наша улица была безлюдна, покрыта травой и очень удобна для игр. Однажды увидел я у соседей маленького ястреба – японскую игрушку, сделанную из камыша и папиросной бумаги. Она была испорчена и не летала. С помощью пантографа я увеличил все ее размеры в несколько раз, так что размах крыльев был около аршина. Мой раскрашенный чернилами ястреб прекрасно летал. Можно даже было прикрепить к нему небольшие грузы. Нитка не была видна, и игрушку часто принимали за живую птицу. Особенно велика была иллюзия, когда я подергивал за нитку. Тогда ее крылья колебались, и было очень похоже на летящую птицу. Я много раз замечал, как большие белые птицы (вроде цапель) подлетали на некоторое расстояние к игрушке, а затем, разочаровавшись, поворачивали и улетали. Дети и взрослые толпой шли поглядеть, как я запускал на нашей Молчановской улице своего ястреба. Движение толпы даже обеспокоило квартального. Он полюбопытствовал, куда это бежит народ. Когда же приблизился и увидел не только игрушку, но и нитку, с досадой сказал: «Ну, кому придет в голову, что это не настоящая птица!» Другие думали, что я на нитке пускал прирученную птицу, и спрашивали: «Небось, мясом кормишь ястреба?» Ночью я его запускал с фонарем. Тогда с местного бульвара видели звезду и спорили: что это – Венера или чудак-учитель пускает свою птицу с огнем? Бились даже об заклад. Я уже тогда был не совсем здоров и совсем разучился бегать. Но эта забава заставила меня двигаться, и я заметил, что поправился и вновь приобрел эту детскую способность. Мне в то время было около 30 лет».

Эти заметки рисуют человека живого, задорного, с выдумкой и фантазией, явного лидера по характеру, способного всколыхнуть своей энергией тихую провинцию. Астролябия была любимым прибором Циолковского с детства. Дело в том, что, начиная изучать геометрию по школьным учебникам, Костя прочитал описание астролябии, изучил чертеж в книге, и самостоятельно сделал прибор. Измерил расстояние до пожарной каланчи, не выходя из дома. Затем проверил результат. Оказалось, верно. Этот первый опыт произвел на будущего ученого сильнейшее впечатление, так он поверил теоретическому знанию. Естественно, впоследствии он любил применять астролябию на практических занятиях со школьниками. Излюбленной игрушкой Циолковского был и воздушный шар, или монгольфьер. Такой миниатюрный воздухоплавательный прибор запускал при каждом удобном случае, как мы увидели из его воспоминаний.

В 1892 г. Циолковский был переведен на работу в губернский город Калугу по представлению директора народных училищ губернии «как один из способнейших и усерднейших преподавателей». В Калуге был больше возможностей преподавать, постепенно улучшилось материальное положение семьи. Формально Циолковский не мог преподавать в средней школе, так как имел диплом учителя начальной школы. Тем не менее он работал в Калужском епархиальном женском училище и в советское время в 6-й единой трудовой школе 2-й ступени, то есть в средних учебных заведениях. Преподавал некоторое время и в Калужском Романовском высшем училище, а также в реальном училище. Пришлось давать уроки арифметики, геометрии, позже алгебры, физики, химии и космографии.

В «Планах преподавания арифметики и геометрии» на 1892 – 1893 гг. Циолковский отметил особенности детской психологии и выработанные им в связи с этим методы ведения урока: «Замечу, что судить о познании класса лучше всего по ответам слабейших учеников. Таким образом, учитель не будет никогда иметь преувеличенного мнения об успехах своих клиентов, каковое преувеличенное мнение может сильно вредить делу преподавания. Нет надобности заставлять одного ученика повторять все объясненное, напротив, полезнее каждого спросить понемножку, через это поддерживается всеобщее внимание и оживление. Нет ничего хуже, как наваливать на одного ученика роль исключительно активную, а на других – пассивную, заставляя их только слушать и слушать. Каждому хочется высказать свое понимание, свое знание и свои мысли, нередко ошибочные. Никого не нужно лишать этого права или, вернее, потребности человеческой души; иначе такой обделенный субъект или заснет умственно. Или займется пустыми разговорами и шалостями, становясь даже помехою классу.

Впрочем, одни дети, по самой природе своей, более активны, другие – менее. Следует сообразоваться с душевными свойствами учеников: молчаливых не очень насиловать, а бойкими учениками пользоваться для блага всего класса. Думаю, что если бы учитель исключительно положился на свои силы, то у него едва ли бы хватило энергии в течение многих лет достигать своих целей: дела у педагога останется, во всяком случае, по горло…

В арифметике, как и в других науках, большую роль играет наглядность, то есть восприятие идей при пособии не только слов, но и зрения: образов, фигур и их движений. Так, понятие о дроби дается через разрезание яблока; понятие о величине ее дается через изображение их полосами бумаг, разрезанных или расчерченных на части. Также – решение задач, например, о курьерах, пароходах и других предметах, едущих друг другу навстречу или догоняющих один другого – сопровождается живой иллюстрацией, а именно: 2 ученика изображают 2 парохода, причем они действуют сообразно условиям задачи. Подобная наглядность не только уясняет задачу, но и придает ученикам силы, оживляя класс».

Константин Эдуардович никогда не обладал железным здоровьем. С молодости носил очки, страдал катаром желудка, имел слабые легкие. Однако любил физкультуру, с детства катался на коньках, плавал, в 45-летнем возрасте сел на велосипед, в старости показывал внукам, как надо подтягиваться на турнике. Бывали периоды, когда самочувствие ухудшалось. В 1900 г. он был вынужден выйти в отставку «по совершенно расстроенному здоровью» и получил пенсию за выслугу лет. Однако пенсия была мала для содержания многочисленной семьи, и он продолжал учительствовать, имея всего пять часов в неделю. Неблагоприятный период прошел, и учительская карьера длилась еще боле двадцати лет.

В течение девятнадцати лет, с 1899 по 1918 гг. Константин Эдуардович преподавал в Калужском епархиальном женском училище. Четырехэтажное здание училища из красного кирпича было расположено на Богоявленской улице (ныне улица Кутузова, 22). Напротив находилась Богоявленская церковь, чуть ниже по улице женский монастырь. Ходить на работу было довольно далеко. Ученый жил на окраине города на улице Коровинской, приходилось подниматься на крутую гору, чтобы попасть в центр. Училище нравилось Циолковскому, там была строгая дисциплина, да и работал он теперь со взрослыми девушками. В первый класс этого закрытого учебного заведения поступали выдержавшие экзамены 10 – 11-летние девочки, в основном из семей духовного сословия. За соблюдением режима в каждом классе наблюдала классная дама. Под ее надзором пансионерки вставали рано утром, отправлялись классом на утреннюю молитву, затем в столовую. Во время обеда она следила за тем, чтобы все было съедено, на уроках наблюдала за дисциплиной. Классная дама сидела сзади, обычно с вязанием в руках. Но бывало так, что на уроках Константина Эдуардовича вязание не подвигалось. Взрослых, как и учениц, увлекали опыты по физике, которые часто демонстрировал учитель.

Можно представить себе быт чинного учебного заведения на рубеже веков. Девушки носили форменные темно-зеленые платья с большими белыми воротниками. В будние дни полагался черный фартук, в праздничные – белый. Во время храмовых праздников тщательно украшали маленькую домашнюю церковь, на службу шли парами. Со стороны казалось, что двигаются зелено-бело-розовые гирлянды. Темнели форменные платья, белели фартуки и ленты в волосах, розовели от волнения лица. В такие дни после обедни пили в столовой чай с громадными пирогами, начиненными рыбой и рисом. С пятого класса появлялись некоторые льготы. Можно было выходить в город одним, без воспитательницы, посещать лавки, зубного врача, зайти к портнихе, в парикмахерской слегка завить волосы. Для старших устраивались пикники, вечеринки и балы, где можно было танцевать с преподавателями. Оживление наступало накануне каникул и в воскресные дни, когда в швейцарской появлялись родители пансионерок. Особенно радостно отмечали Рождество и Пасху.

В таком учебном заведении, где легко было преподавать, но не очень легко заинтересовать своими предметами, оказался Циолковский. Потребовалось мастерство учителя, чтобы приблизить математические Формулы и физические законы к кругу интересов девочек. Это удавалось. Многочисленные воспоминания бывших «епархиалок» свидетельствуют об этом. Вспоминали о первой встрече с учителем. «Запомните, я буду при ответах урока всегда ставить перед вами вопросы: зачем, почему, какие причины тому или другому явлению? – потом сказал: — Ну, желаю счастья вашему рассудку». Для детей самым главным было, добрый учитель или нет. По глазам Константина Эдуардовича они в первые минуты знакомства видели, что перед ними человек чрезвычайной доброты.

Когда Циолковский начал работать в училище, физический кабинет представлял собой печальное зрелище. Это был шкаф в коридоре с полуразрушенными приборами. Как всегда в таких случаях, Константин Эдуардович принялся чинить, мастерить, покупать недостающее на собственные средства. Это была и его личная потребность, и путь к сердцам учениц, которым на всю жизнь запомнились уроки и экзамены Циолковского.

А.С. Троицкая писала: «У К.Э. Циолковского я училась в 1910 – 1912 гг. Вспоминается следующий опыт по электричеству со слабым током: на стол устанавливался сосуд с водой, на дно которого Константин Эдуардович клал блестящий новенький серебряный рубль (видимо, специально припасенный). Затем 12 – 15 учениц, взявшись за руки, становились полукругом. Ученице, ближайшей к электрической машине, давался в руку провод, и слабый ток от нее предавался остальным. Затем ученице, стоявшей ближе к сосуду с водой, предлагалось опустить руку в воду и взять заманчиво блестевший рубль. Задача казалась простой, и каждой хотелось достать монету. Ведь по тем временам рубль – это были большие деньги. Каково же было наше удивление и огорчение, когда при погружении руки в воду пальцы неожиданно начинали растопыриваться в разные стороны и никак не могли схватить рубль, разбрызгивая лишь воду. Константин Эдуардович, объяснив, почему это так происходит, предлагал следующей ученице попытать счастья. Но, увы. Неудача следовала за неудачей. Тогда, видя наше огорчение, Константин Эдуардович сам выбирал из полукруга ученицу и, улыбаясь, с таинственным видом говорил: «Вот эта рука достанет заколдованный рубль!» И действительно, после небольших усилий ученице удавалось сжать пальцы в горсть, а затем вытащить из воды недоступную монету. Для нас и по сей день осталось загадкой, каким образом он мог распознавать большую или меньшую восприимчивость человеческого организма к электрическому току. Извлеченную из воды монету Константин Эдуардович демонстрировал всему классу, давал при этом научное объяснение, позволяющее легко понимать законы действия электрической энергии. Затем заветный рубль вручался им счастливице. Ученица смущенно начинала отказываться, так как она, как и мы все, хорошо знала, что Константин Эдуардович материально живет необеспеченно и большую часть своего жалованья тратит на научную работу, на постройку какого-то необыкновенного воздушного корабля, представлявшегося нашему воображению похожим на жюль-верновский корабль. На отказы Константин Эдуардович не обращал внимания. Он просто вкладывал в руку счастливицы ее «добычу», а нас всех отправлял по местам для продолжения урока…

Дисциплину на его уроках мы поддерживали сами на должной высоте, так как все любили Константина Эдуардовича за его доброе сердце и стремление прочно вложить в наши молодые легкомысленные головы такие трудные сухие предметы, как алгебра и геометрия. Учились с усердием и готовились к каждому уроку».

Разумеется, картина не была столь идиллической, случались и двойки, и слезы. Циолковский мог сказать в таких случаях: «Пошла, ни бельмеса не знаешь». Вспоминал, что слабые ответы расстраивали его нервы. Другая ученица Циолковского Е.М. Любимова вспоминала по этому поводу: «При слабой успеваемости он принимал особый метод: он прикреплял к одной из лучших учениц отстающую и давал наказ повторять с нею зады, объяснить все, что она не понимает, и подготовить к хорошему ответу… За хороший ответ подшефной ученицы он ставил хороший балл репетитору. Его лаборантами являлись ученицы, которых он умел привлечь к участию каким-то неуловимым способом. Например: то ли нарочно, то ли по старости ронял проволочки или гирьку и при этом говорил: «Ведь видишь, что у меня не выходит, ну помоги». И девочка, к которой он обращался, не смущалась налаживать прибор, объясняла опыт и доводила его до конца.

Особо успевающие ученицы были вроде штатных его помощниц: они подготовляли опыты, убирали после урока приборы и зорко следили за ходом опыта. Если ученица запиналась или неверно показывала опыт, достаточно было ему взглянуть на своего помощника, и все становилось на свое место, при этом замечательно, что за исправление ошибок ученицы никогда не обижались на успевающих.

А.В. Маслова, бывшая отличницей, училась у Циолковского примерно в те же годы. Она вспоминала: «Помню, как на опытах объяснял нам движение Земли вокруг своей оси и Солнца, смену времен года, дня и ночи. Он приносил в класс стеариновую свечу, черный деревянный шарик в реденькой сетке с ниткой. Вызывал двух учениц. Одной давал зажженную свечу – это Солнце, другой шарик – это Земля. Ученица–Земля ходила вокруг Солнца и одновременно крутила нитку, и шарик вращался вокруг себя и Солнца. Вращение Земли вокруг земной оси и Солнца Циолковский сравнивал с парочкой, танцующей вальс. Эта парочка, танцуя, делает круг на месте и вокруг зала. Объясняя смену времен года, он на черном шарике ставил мелом точку и говорил: это Калуга. Точка стоит против свечи-Солнца – в Калуге лето. Шарик удаляется – в Калуге осень, зима, весна и снова лето. А мы, затаив дыхание, следим и слушаем».

Каждый из нас знает по своему детскому опыту, насколько волшебными казались самые обычные предметы, если взрослые умели показать с их помощью новые, неизвестные до сей минуты явления окружающего мира.

В.П. Виноградова вспоминала один из опытов с монгольфьером: «Как сейчас помню его милую улыбку. Постоял у парты, задумался на секунду и быстро к столу, взялся за журнал, говоря: — Ну, давайте, давайте учиться. Смотрит в журнал и намерен вызвать ученицу, а тут шум, возгласы, он не мог разобрать и спрашивает впереди сидящих: — Чего-то расшумелись, как воробьи на мякине. Ученица отвечает: — Опыты просят показать. Слегка рассердился: — Вот все бы вам опыты да опыты, а сколько еще не спрошены, да тройки есть, их надо исправить (мы все почти учились по его предметам на «четыре» и «пять»). После чего мы моментально затихали. Встает, берет за руку одну ученицу – «пойдем скорее», а вторую быстро направляет за ключами от физических шкафов. Их было очень много и удивительно хорошо помню, в каком шкафу и на какой полке нужный прибор…

Константин Эдуардович объяснял на уроке, что от нагревания тела расширяются, потому что маленькие частицы, из которых они состоят – молекулы – стремятся раздвинуться и уйти друг от друга. Вот почему, если воздушный шар подогреть, то из него уйдет часть воздуха, шар станет легче, и окружающий его холодный воздух поднимет шар вверх. Чтобы доказать это, Константин Эдуардович принес резиновый шар и стал подогревать его на спиртовке. Шар надулся легким горячим воздухом, взлетел и поплыл под потолок. Мы, как сейчас помню, вскочили с места и завизжали от радости и даже захлопали в ладоши. Шар плыл по классу и опускался все ниже и ниже потому что, как объяснил Константин Эдуардович, воздух в нем остывал. А еще смешнее и интереснее следующее: воспитательница услышала из коридора шум в классе и пришла узнать, в чем дело. Шар бесшумно пролетел мимо ее лица, и слышно было, как он шлепнулся на пол коридора. Надежда Дмитриевна взвизгнула и помчалась обратно. Ей показалось, что это летучая мышь или еще какое-то чудовище. Константин Эдуардович уморительно смеялся, а также и мы не отставали… В этот вечер мы долго не могли уснуть. (Речь идет о девушках, которые жили в интернате при училище . – В.А.). Разговор шел про летающий шар. Все хорошо поняли, отчего он летает…

Будучи ученицами 5 – 6 классов мы часто слышали, что Константин Эдуардович занимается научными трудами в области воздухоплавания. Однажды мы позволили себе спросить у него об этом. Он несколько взволновался и сказал: — Замолчите, чтобы я больше об этом никогда от вас не слышал. И несколько раз повторил вполголоса: — Надумали, о чем спрашивать, и кто это из вас додумался до этого. Так он мило разворчался, что мы пожалели, что спросили. Воспитательница за это нас здорово журила».

В некоторых из воспоминаний учениц действительно содержатся сведения о том, что девушки слышали что-то от взрослых или читали в газетах, журналах материалы о научной деятельности Циолковского и пытались говорить с ним на эту тему. Версия отношения к этому ученого, переданная Виноградовой, представляется вполне правдоподобной. Наверняка Циолковский не желал обсуждать свои научные замыслы, открытия и отношение к ним общественности среди учениц.

Иначе дело обстояло в учительской среде. Педагоги высоко ценили научные руды Циолковского. Это видно из некоторых официальных отзывов. Председатель совета епархиального училища протоиерей Иоанн Протопопов сообщал директору народных училищ губернии: «… долг имею сообщить вашему превосходительству, что исполняющий обязанности преподавателя Калужского епархиального женского училища Константин Циолковский представляет собой исключительный экземпляр педагога. Одаренный от природы особыми способностями к изучению математических наук, он обнаружил свои выдающиеся математические познания во многих печатных своих сочинениях по математике, известных даже за границей. Вместе с ученостью в нем уживается редкая способность преподавать учащимся даже отвлеченные математические истины в простой, наглядной, общедоступной форме, что делает его уроки доступными слабым ученицам. Как человек глубоко верующий и высоконравственный он своею личностью имеет благотворное влияние на учащихся…».

Такой отзыв был написан в тяжелое время гражданской войны, когда в школах занимались крайне нерегулярно, учениц распускали по домам, поскольку в здании училища располагался лазарет. Собирали их в конце учебного года перед экзаменами в помещении бывшего духовного мужского училища, располагавшегося рядом. Вспоминая 1916 год, ученицы писали, что занимались в холодном и темном классе, отвечали плохо. Константин Эдуардович рассердился и повысил голос: «Что у вас, барышни, мозги замерзли». В октябрьские дни 1917 г. Все учебные заведения Калуги закрылись, только епархиальное училище не отступило от заведенного порядка. Но общие перемены не могли не сказаться на его деятельности. Младшие классы распустили по домам; «уплотнили» старших, так как в здании училища разместили офицеров ударного батальона. В апреле 1918 г. Здания епархиального и духовного училищ были заняты под лазарет. Ученикам и ученицам пришлось заниматься и сдавать выпускные экзамены в здании Золотаревского училища. Позднее училище носила различные названия и наконец стало школой-гимназией № 9 г. Калуги. Сегодня гордостью школы является народный музей К.Э. Циолковского.

Многие ученицы описывали внешность Константина Эдуардовича, и эти портреты сходятся в главном. Он «…производил впечатление уставшего, много прожившего человека, несколько сутулого, с некрасивым, но славным, добрым лицом» (1902 – 1903 гг.).

«Вот он неторопливой походкой идет по коридору, входит в класс – высокий, с длинными зачесанными назад волосами, с усталыми, добрыми, немного печальными глазами, в очках. Ему было в то время 47 – 48 лет, но нам, пятнадцатилетним девочкам, он казался старым. Ходил он в школу в неизменном длинном сюртуке; говорил медленно, спокойно и тихо, немного картавя («погвомче»). При опросе вызывал ученицу к столу и, слушая ответ, прикладывал руку к уху».

«…входит еще не старый, но одряхлевший человек. Он был высок ростом, но гнулся, подавшись вперед, как будто на плечах его лежал невидимый, но тяжелый гнет. Ходил он небольшими, шаркающими шагами. Одет был в черный, старинного покроя длинный сюртук. На шее, вместо галстука, шейный черный платок, завязанный свободным узлом, оттенявший белый воротник… Глаза его были всегда очень печальны».

«Как сейчас вижу перед собой высокого старика с крупными чертами лица и очень добрыми глазами, одетого всегда аккуратно в поношенный уже черный сюртук».

А вот сценка, подсмотренная в раздевалке: «…надел пальто, тросточкой удобно для себя поставил галоши и надел их, затем на левую руку повесил тросточку загнутым концом, правой достал свою черную шляпу. Надел ее и направился к выходу. Швейцар отворил ему дверь… Хорошо запомнилось мне, как он одевался по сезонам: зимой темно-серое пальто на вате (мне казалось, что оно было несколько тесно ему), осенью и весной – черное свободное пальто, летом – черная накидка с оригинальной застежкой на груди. В этой одежде Константин Эдуардович мне нравился больше всего, и я ждала теплых весенних дней, когда он придет в училище в своей накидке» (1910 г.). Речь идет о плаще-крылатке с застежкой в виде двух львиных голов, которую сегодня можно увидеть в экспозиции Мемориального дома-музея К.Э. Циолковского в Калуге.

Десятки учениц Константина Эдуардовича стали учителями. Такова была традиция епархиального училища. Седьмой выпускной класс был педагогическим. Став учителями, девушки стремились брать пример в работе именно с этого человека. Идеалом учителя Циолковский был для Серафимы Сергиевской. Она прошла путь от учительницы начальной школы в Полоцке до завуча крупной школы Ленинграда. Проработала в школе 55 лет, стала заслуженным учителем РСФСР, кавалером орденов Трудового Красного Знамени и ордена Ленина. Была награждена медалью Ушинского.

Становились учителями и дети самого Циолковского. Старшая дочь Любовь, средняя Мария, младшая Анна, сын Александр пошли по стопам отца. Дочери работали в сельских школах Калужской области и в Калуге, Александр трудился на Полтавщине.

Последним местом работы для ученого стала 6-я трудовая советская школа второй ступени. На должность учителя он был избран в ноябре 1918 г. Несмотря на трудное время у Циолковского остались хорошие воспоминания об этих годах службы. Нравились новые веяния, демократичность поведения. Сама школа находилась ближе к дому, что было немаловажно для немолодого человека. Но пришло время выхода на пенсию. 22 октября 1921 г. Циолковский написал в заявлении: «Мой 64-летний возраст, хронический бронхит, грыжа, расстройство пищеварения, глухота и общая слабость заставляют меня оставить мои училищные занятия. Поэтому прошу считать меня освобожденным от всех моих служебных обязанностей с 1 ноября 1921 года». Помните смешное сокращение первых лет советской власти «шкраб»? Константин Эдуардович подписал свое заявление: Школьный работник 6-й советской школы К. Циолковский.

За свой учительский труд он был награжден двумя царскими орденами, орденом Святого Станислава 3-й степени в 1906 г. и орденом Святой Анны 3-й степени в 1911 г.

Библиография

1. Циолковский К.Э. Грезы о Земле и небе. – Тула: Приокское книжное издательство, 1986. – С.385 – 418.
2. Циолковский К.Э. Документы и материалы 1879 – 1966 гг. – Калуга: 1968.
3. К.Э. Циолковский в воспоминаниях современников. – Тула: Приокское книжное издательство,1971. – С.129 – 160.
4. Коллекция воспоминаний о К.Э. Циолковском. — Научный архив ГМИК им. К.Э. Циолковского. Ф.1. Оп.4. Д. 32, 86, 105, 112, 140, 179.
5. Сергиевская С.А. Воспоминания о К.Э. Циолковском. 24 февраля 1967. – Архив Народного музея К.Э. Циолковского школы-гимназии № 9 г. Калуги.