Отвлекаясь от научных проблем, которые волновали Константина Эдуардовича, хочется рассказать и об обычной жизни семьи учителя Циолковского. Ведь именно в этой житейской атмосфере протекала научная и педагогическая деятельность ученого, его общение с друзьями, коллегами, калужской интеллигенцией. А еще ученый чуть не умер. Он вспоминал: «В 1897 году мне дали уроки математики в казенном реальном училище… В это время я сильно утомлялся. Из своего училища шел в реальное, оттуда — в третье училище точить свои болванки для моделей. Другому бы ничего, а я со своим слабым здоровьем не вынес – заболел… Я думал, что помру. Тут я в первый раз узнал, что такое обморок… Жена испугалась и стала звать на помощь, а я очнулся и, как ни в чем ни бывало, спрашиваю: «Что ты кричишь?». Тогда она мне все объяснила, и я узнал, что пробыл некоторое время в «небытии». Любовь Константиновна дополнила эти воспоминания: «Однажды отец сильно заболел перитонитом, а у нас не было даже денег на приглашение врача. Мать плакала в бессилии, мы тоже. Вдруг он впал в обморочное состояние. Мать, думая, что он умер, начала кричать. В это время проходил мимо Иван Александрович Казанский, хороший знакомый отца по Боровску. Он сейчас же зашел, а потом побежал к доктору Ергольскому, которому и сообщил о болезни отца. Тот немедленно пришел, попенял матери, что его сейчас же не позвали, и поставил отца на ноги…». Надо сказать, что Василий Николаевич Ергольский, еще будучи студентом медицинского факультета Московского университета, общался с Циолковским в Боровске. Впоследствии служил врачом в Калуге. (В личной библиотеке Константина Эдуардовича хранились две книги Ергольского с дарственными надписями).
Случилось это в доме на Георгиевской, где семья прожила около десяти лет и где родились две младшие дочери Циолковских Мария и Анна. Старшие дети (Любовь, Игнатий и Александр) учились в гимназии. Любовь Константиновна писала: «Переходили братья из класса в класс почти всегда с похвальными листами. Я же только без переэкзаменовок». Третий сын, Иван, родился слабым и болезненным. Он окончил городское училище и бухгалтерские курсы в Туле, но работать не смог. Зато стал незаменимым помощником родителям в домашних делах.
И теперь хочется обратиться к рассказу средней дочери ученого, Марии Константиновны Циолковской – Костиной: «Первые мои воспоминания относятся к 1897 году, году рождения моей младшей сестры Ани. По случаю рождения сестры мою кроватку выдворили из спальни матери к отцу в «зал». Так мама называла комнату побольше, которую всегда занимал отец со своими воздуходувками и моделями. У него в это время был какой-то знакомый. Они вертели воздуходувку (аэродинамическую трубу), что-то считая при этом. Мне стало скучно, я заплакала. Так как отец был глуховат, то он не услышал. Тогда знакомый сказал: «Константин Эдуардович, ваша дочка плачет». И отец унес меня к матери.
Квартиру, где я родилась, помню плохо. Было там, кажется, три комнаты. В самой лучшей и светлой жил папа, в другой комнате – братья, в третьей – мама и мы, девочки. Кухня была в другой половине дома через сени. Дети в этой комнате чувствовали себя свободно и могли принимать своих гостей. Оттуда детский шум, который беспокоил отца, не доходил до него. Однажды нам привезли дрова, и мы с братом Ваней (он был старше меня лет на пять) уехали без спроса на подводе возчика кататься. За это нам здорово попало от отца. Обоих он поставил в угол, и целую неделю мы не смели выходить со двора на улицу. Отец был строг и требовал безусловного подчинения. Старшие ссорились с ним из-за этого.
Но, суровый и суховатый с детьми в обычное время, он страшно тревожился, когда кто-нибудь из нас заболевал: тотчас же звал врачей и советовался с ними. По приходе из училища его первый вопрос был о здоровье больного.
Особенно тяжело было Варваре Евграфовне. Но она как-то ухитрялась скрашивать жизнь в доме, целиком подчиненную распорядку дня ее мужа. Она умело отвлекала детей от шумных игр, которые мешали Константину Эдуардовичу сосредоточиться. Была большой мастерицей рассказывать сказки. Кстати, была она хорошей певуньей, а в молодости хорошо играла на гуслях. Вообще, у нее была трудная жизнь. Было много денежных затруднений. Лишь при строгом режиме экономии можно было жить на учительскую зарплату. Ситцевые домашние платья и даже драповые пальтишки она шила сама. Из хозяйственных сумм ухитрялась покупать мебель.
Бывали у нас изредка гости, знакомые родителям еще по Боровску: Еремеевы, Казанские, Чертков. Обычно они приходили на папины или мамины именины. Мать пекла пироги, был торжественный чай с вареньем и пирогами. Вина никогда не подавали. Пустых разговоров, даже за праздничным столом, отец не любил, если разговор казался ему скучным, он иногда, к ужасу матери, уходил от гостей к себе в комнату. Большие церковные праздники у нас тоже отмечались. Мама была религиозна. Под рождество зажигались лампады, на столах появлялись белые скатерти, пеклись пироги, и покупался традиционный гусь.
Мы с Аней ходили в гимназию, учили уроки, но я была с ленцой, любила читать книги, играть в куклы, а вот уроки учила не усердно. Аня хорошо рисовала, вырезала фигурки из бумаги и картона, и мы интересно проводили время: куклы у нас танцевали и учились куда усерднее своих маленьких хозяек. Когда фарфоровые куклы разбивались, их несли чинить папе. Он склеивал куклам головы крепким клеем. Иногда вытачивал нам на токарном станке шарики, кубики и самоварчики…».
Как в Боровске, для детей и в Калуге родители устраивали рождественские елки. Константин Эдуардович сам приносил из леса красивую большую ель, делал для нее крестовину. Варвара Евграфовна с детьми клеила игрушки и пекла забавное печенье, которое тоже вешалось на елку. И, конечно, под елкой ждали подарки, правда, самодельные. Мать дарила детям вязаные и вышитые ее руками вещи. Традиция устраивать елку сохранилась в семье и в последующие годы.
И сейчас, каждый Новый год, в одной из комнат Дома-музея ученого появляется зеленая лесная красавица. И ее снова украшают старые, изрядно выцветшие игрушки, те самые, которые украшали елку в доме Циолковских много лет назад.
