Революция 1917 года. Ожидания, надежды. «Революцию все встретили радостно, — писал Циолковский. — Надеялись на конец войны, на свободы. Я относился, по моим годам, ко всему сдержанно, не придавал значения побрякушкам, и ни разу не надевал красных ленточек … В епархиальном училище на меня давно косились, теперь – в особенности, и называли большевиком. Мое явное сочувствие революции очень не нравилось».
Но скоро надежды сменились разочарованием. Жизнь с каждым днем ухудшалась. Любовь Константиновна вспоминала: «После Октябрьской революции я работала в Петрограде в больничной кассе. Тогда получила от младшей сестры Ани грустное письмо. Она писала, что отец остался без работы в результате ликвидации епархиального училища, что она также не может нигде устроиться. Я сначала немного помогала семье, но потом мне это стало не по силам, и я решила переехать работать в Калугу.
Дома я застала невеселую картину. Холод и голод, отец в возбужденном состоянии, хотя уже преподавал в советской школе. Аня безустанно работала, исполняя всякие партийные поручения. Нам было страшно, когда она, такая тихая, молоденькая, хрупкая отправлялась на ночь на вокзал проверять какие-то документы. Некоторое время она работала в газете «Коммуна». Я поступила воспитательницей в детский дом, куда потом уговорила перейти и сестру. Голодали мы страшно, как и по всей России. На мои попытки добыть отцу паек мне отвечали неизменным отказом. Нашелся даже такой горе-председатель, который заявил мне: «Циолковский – фигура для нас неизвестная, за что мы будем ему давать паек». Мои указания на написанные отцом книжки не действовали: «Мало ли кто при царе писал!».
Больше всего, по-прежнему, доставалось матери в это… голодное время – она просушивала какую-то гнилую муку, чтобы сделать компот из ягод, которые были у нас всегда, толкла овес на лепешки, а золу употребляла вместо мыла, которого не было в продаже. Согревались мы в светелке у железной печурки отца, отапливаемой хворостом, который приносил Ваня. Он и мать стояли в очередях, чтобы добыть хоть что-нибудь из съедобного. Мы с Аней получали в детском доме по 1/4 фунта хлеба, который и делили на всех».
Один из знакомых ученого рассказывал: «Жили все они наверху – в «светелке», перегороженной деревянной перегородкой, не доходящей до потолка. Низ дома не отапливался из-за отсутствия дров. Светелку отапливала железная печурка, которую в то время называли «буржуйкой». Дров не было, но во дворе был хозяйственный сарай, который Константин Эдуардович разбирал по бревнышку и пилил на дрова. Иногда в этом деле помогал ему и я.
Освещать комнату лампой-«молнией» не было керосина. Поэтому Константин Эдуардович смастерил жестяную круглую горелку, вмещавшую четверть литра керосина, вделал в нее три тонких рожка с ватными фитилями, и этой горелкой освещался весь верхний этаж. Когда кто-то приходил к Циолковскому по делам, он зажигал три рожка, а когда не было посторонних, то горел один. Такая горелка сжигала за вечер несколько граммов керосина.
Константин Эдуардович жил по строгому распорядку дня: после скудного завтрака, состоящего из вареной мороженой картошки, куска суррогатного черного хлеба и кружки свекольного или морковного чая, принимался за работу. Обед ничем не отличался от завтрака. Никакого хождения в гости Константин Эдуардович не признавал и к себе никого не приглашал, но если кто приходил к нему по научным делам, он встречал приветливо и вел непринужденные беседы.
С продуктами в Калуге в 1919-1920 годах было очень плохо. По карточкам почти ничего не давали. В учреждениях и школах устраивали свои маленькие кухни и варили суп из овсянки, мороженой картошки и чечевицы. Каждому сотруднику давали тогда супа по черпаку и 100 или 200 граммов хлеба пополам с мякиной. В 1919 году, в один из декабрьских дней я пришел к Циолковским, хозяина дома не было. Я спросил: «Где Константин Эдуардович?» Мне сказали, что он ушел в школу за супом… Скоро вернулся Константин Эдуардович и принес котелок с чечевичной похлебкой. Он был очень доволен, что получил суп не из мороженой картошки, а из чечевицы». Улучшить питание Циолковским в эти годы не было никакой возможности. Сбережений у них не было, вещей, которые можно было бы обменять на продукты, — тоже.
О жизни семьи в этот период можно узнать из письма Константина Эдуардовича к дочери Маше, работавшей сельской учительницей, весной 1918 года: «Дома я сильно утомляюсь собственными головоломными трудами, а вечером иду в училище. Сил совсем нет… Насилу собрался тебе написать… Я знаю, что тебе страшно тяжело, нам тоже. Потерпим, будет легче, и Бог не оставит нас. Мы всю зиму прожили в кухне, потому что топить можно было одну печку в кухне… Дрова сырые, и потому был дым и мало тепла. Все требует ремонта, а рабочих нет… Статьи мои печатаются плохо, т.е. очень медленно, хотя работаю я быстро… Мое жалованье сводится к полтиннику в месяц. Как еще живы – удивительно. Но о нас не беспокойся. Терпим и надеемся на Бога. Любящий тебя отец К. Циолковский».
А впереди были новые испытания.
