17 сентября 1932 года Константину Эдуардовичу Циолковскому исполнялось 75 лет. К этой дате Секция научных работников Калуги, которую возглавлял известный калужский педагог С.И. Самойлович, решила провести торжественное заседание. Но на это, прежде всего, надо было получить согласие самого юбиляра. И Сергей Иванович отправился к ученому.
Константин Эдуардович радостно встретил гостя, но о праздновании юбилея не хотел и слышать: «Что вы! Какой юбилей! Мне совестно… Дирижабль мой еще не летает, а вы – юбилей! Нет, никакого юбилея не надо… Да и что я буду делать на этом юбилее? Я ничего не услышу и не сумею вести себя, я никогда не бывал на многолюдных собраниях и не умею говорить. Нет! Оставьте свои хлопоты. Никакого юбилея не надо!». «Константин Эдуардович! — убеждал его Самойлович, — Юбилей нужен для успеха ваших изобретений!». Наконец, ученый сдался: «Пожалуй, вы правы… Пожалуй, это полезно. Для дела я готов на все…».
Журналист Б. А. Монастырев, работавший в комиссии по проведению юбилея, много лет спустя рассказывал: «В моих руках находилось распределение пригласительных билетов, и мне приходилось в буквальном смысле слова отбиваться от огромного количества желающих попасть на торжественное заседание. Кроме калужан, было очень много приезжих из различных городов. У нас, организаторов собрания, не было никакой возможности разместить в клубе всех желающих».
Юбилейное заседание состоялось 9 сентября в известном всем калужанам клубе железнодорожников и прошло торжественно. Писатель Лев Кассиль так описывал это событие: «Калужские рабочие и колхозники, дирижаблисты и ракетчики, приехавшие из Москвы, научные работники Калуги до отказа заполнили вечером клуб железнодорожников. Занавес пошел вверх как аэростат. Привставший зал горячо и любовно зааплодировал: на авансцене в большом кресле у стола сидел Циолковский. Толстый драп праздничного пальто подпирал его со всех сторон. На голове торжественно стоял очень высокий старомодный котелок. Земляки хлопали. Циолковский встал. Он подошел к рампе, снял котелок и стал медленно, широко махать им, далеко заводя вытянутую руку. Так машут встречающим в палубы корабля… Возможно, и межпланетного. В президиуме собрания он попросил: «Уж вы, пожалуйста, погромче называйте мне фамилии выступающих…».
Но вот было дано слово самому юбиляру. Циолковский… подошел к трибуне и, дрогнувшим от волнения голосом, заговорил: «Товарищи! Я не могу громко говорить, так как страдаю хронической болезнью гортани и, кроме того, сегодня весь день беседовал с корреспондентами и представителями организаций…
Мне совестно, что мой юбилей вызвал столько хлопот… Ведь, может быть, изобретения и не осуществятся. Вот то, что я работал 40 лет учителем, я считаю, несомненно, заслугой. Но меня мучает мысль, что я ем хлеб, может быть, незаслуженно: сам не пахал и не сеял, а был только учителем. Я изо всех сил стремился к работе: работал изо всех сил, все каникулы проводил в труде, производил опыты по сопротивлению воздуха, а, главным образом, все вычислял. Теперь я нахожусь в сомнении, заслуживаю ли я того, что сейчас вижу». При этих словах раздались продолжительные аплодисменты, приветственные возгласы, все встали.
Ученый продолжил: «…Я написал вам большую статью о звездоплавании, но сам сейчас читать не могу, потому что буду читать скверно, и вы меня не поймете. Мою лекцию прочтет вам один из товарищей. Мне остается сейчас только поблагодарить вас за ваше отношение ко мне и моим трудам, слишком, может быть, вами переоцененное. А сейчас по старости лет позвольте мне отправиться домой».
По дороге домой он с волнением говорил провожавшему его Самойловичу: «Что было! Что было! Никогда не ожидал! Я не думал, что может так чудесно пройти мой юбилей! Какую торжественно-сердечную встречу устроили мне калужане!». А на калужский телеграф прибывали все новые и новые приветствия из Москвы и Ленинграда, Харькова и Одессы, и многих других, близких и далеких уголков нашей Родины.
По-детски непосредственно вспоминала это время внучка ученого, Мария: «Запомнился юбилейный 1932 год. Дедушке 75 лет Письма, телеграммы, бесчисленные посетители. Запечатлелось имя Горького, который поздравил дедушку, назвав его героем труда… Было много приезжих: ученых, писателей, корреспондентов, знакомых. Дедушка помолодел, оживился. Почетная обязанность докладывать о посетителях была возложена на нас, внуков.
— Дедушка, тебя какой-то старичок спрашивает!
— Дедушка, приехал писатель!
— Дедушка, к тебе пришли.
И неизменный ответ:
— Проси, Муся, проси.
Пришлось несколько нарушить режим. Ведь люди приезжие. Им нельзя сказать: «Придите позднее». Новые встречи, беседы с посетителями хоть и утомляли дедушку, но и радовали. Все больше в стране интересовались его трудами.
Нам, внукам, тоже хотелось быть в курсе происходящих событий. Если мы видели, что посетитель – человек приезжий, интересный – мы тихонечко взбирались по лестнице, садились наверху и слушали их разговоры. Было тревожно, сидели, как на иголках. Но зато как интересно! Говорят об открытии новых миров, о будущих космических полетах, о дирижаблях… В дни юбилея дедушке прислали гостинцы: сыр, компот в банках, фрукты. Помню, каким райским кушаньем были абрикосы, и как дедушка сам ходил с большой ложкой и угощал всех нас».
