После празднования 75-летия К.Э. Циолковского был поднят вопрос об «улучшении материально-бытовых условий ученого и об утверждении ему особо заслуженной персональной пенсии». В постановлении Президиума Калужского городского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов от 8 октября 1932 года говорилось: «В связи с мнением тов. Циолковского и специальной комиссии по осмотру жилых и надворных построек, считать в настоящее время проведение ремонта дома К.Э. Циолковского нецелесообразным и согласиться с комиссией… о необходимости срочной постройки отдельного флигеля — рабочего кабинета для тов. Циолковского».

Чуть позднее решение о ремонте старого дома и строительстве на его усадьбе флигеля было отменено. И город приобрел большой дом у доктора Харитонова. Располагался он на той же улице, где старый дом, только в самом ее начале. Построенный еще до революции, дом был добротным, просторным, на высоком кирпичном фундаменте, с деревянными украшениями. Он подходил для большой семьи Циолковских. Несколько месяцев проводилась перестройка и ремонт дома: отделаны все шесть комнат, проведены водопровод, радио и телефон. Во дворе из бревенчатого сарая была сделана утепленная мастерская для практических работ. В сентябре 1933 года, в письме профессору Н.А. Рынину, Константин Эдуардович упоминал: «Дом, очень хороший, для меня ремонтируется, мастерская будет, но она пока пуста, и едва ли будет оборудована, кроме моих жалких инструментов».

 

 

Отделку дома закончили в ноябре 1933 года. В старом доме семья прожила без малого тридцать лет, там накопилось много разных вещей, моделей, инструментов, поэтому переезд занял два дня. Младший внук ученого, Алексей Костин, вспоминал: «Памятным событием стал переезд семьи в новый дом. К дому, в котором мы проживали, подъехало несколько больших саней. Погрузив нехитрый домашний скарб и огромное количество дедушкиных книг, обоз двинулся в объезд через Смоленскую улицу. Мы с дедушкой, тетей Любой, и с одним из московских инженеров-дирижаблистов пошли пешком. Новый дом от старого отделяло всего пять небольших кварталов.

Каждый, в том числе и мы, нес какую-нибудь вещь. Придя в новый дом, мы стали устанавливать на стол принесенные предметы. Из рук московского гостя выскользнула синяя керосиновая лампа, принадлежавшая тетушке, и разбилась вдребезги.

Константин Эдуардович не на шутку рассердился и стал отчитывать инженера: «Вещи надо беречь, и не потому, что они чего-то стоят, а потому, что их делают человеческие руки». Постепенно успокаиваясь, он стал рассказывать незадачливому помощнику, а, может быть, больше нам, ребятам, историю создания цветного стекла».

Виновник, Я.А. Рапопорт, через много лет рассказывал на встрече «Они знали Циолковского», проходившей в Доме-музее: «Я приехал специально к Константину Эдуардовичу, чтобы помочь ему с переездом. Но был тут же озадачен. Все уже сделано. «От вас ничего не требуется: ни таскать, ни переносить, ни поднимать. Ничего не нужно», — сказал Константин Эдуардович. — Пойдемте, проводите меня в новый дом». И вот мы с ним потихоньку пошли в гору, в новый дом. В руках у Константина Эдуардовича был барометр-анероид, чтобы определить разность высот, где помещается старый дом и где новый. А мне в руки он дал большую керосиновую лампу, которую я нес и благополучно уронил возле нового дома»…

Константин Эдуардович с женой и Любовью Константиновной, которая была его личным секретарем, поселились в передней половине. У ученого теперь был светлый рабочий кабинет — спальня, у Варвары Евграфовны и Любови — по комнате. В сарай — мастерскую временно сложили архив ученого, туда же поместили старый верстак и токарный станок. У хозяина дома не нашлось времени и сил сразу привести бумаги в порядок. А когда хлопоты, связанные с переездом, были уже позади, выяснилось, что часть архива исчезла неизвестно куда. Об этом говорилось и в письме Любови Константиновны своей знакомой Т.В. Рюминой: «У отца многие ценные письма пропали при нашем переезде в новый дом. Не понятно даже, как это случилось: они были у него отдельной коробке, и он сам укладывал свои вещи. Там были письма и Столетова, и Менделеева, Сеченова и других…».

А вот еще одно воспоминание младшего внука: «Помнится сад у нового дома, в котором прожил Константин Эдуардович всего неполных два года, беседка, увитая диким виноградом, расчищенные дорожки, куча песка, в котором мы, малыши, любили возиться. Вот на центральной дорожке появляется дед, в руках у него большие блестящие карманные часы на черном шнурке. Он обращается к нам с вопросом:

— Вы бегать умеете, разбойники?

— Умеем!

— Ну-ка, покажите, как вы это делаете!

Мы побежали.

— Стойте! – кричит дед. – Разве так бегают?! Смотрите, как надо бегать!

Он передает кому-то из нас часы, становится на одно колено в позу, которую знает каждый опытный спортсмен-бегун. Сам дает себе команду, рывок… и круг по саду завершен.

Возвращается он, тяжело дыша, но довольный. Потом бежим мы, а он смотрит на часы, засекая секунды…

Иногда дедушка катал нас и соседских ребят на своем велосипеде. Обычно он довозил нас до соседней улицы, ссаживал, и мы бежали домой. Однажды он повез меня к Театральному скверу (сейчас сквер Мира). Вокруг деревянной загородки шла чудесная накатанная тропинка, по которой любили ездить велосипедисты. Дедушка ехал, как всегда, тихо, но вдруг нам навстречу из-за поворота вывернулся велосипедист. Ехал он быстро. Дед повернул руль вправо, встречный сделал то же, велосипедисты столкнулись, два водителя и босоногий пассажир полетели в грязь. Помню, что «правонарушитель», тоже старик, долго извинялся, кланялся, снимая шляпу, а дед смеялся, тоже кланялся и все повторял: «Чепуха, чепуха! Я только за внука испугался!».

Шло лето 1934 года. Циолковскому было тогда без двух месяцев 77 лет.