В возрасте 10-11 лет с Костей произошло большое несчастье, наложившее отпечаток на всю его последующую жизнь. Основой для рассказа снова будут служить отрывки из автобиографии ученого: «Теперь уже пойдет биография ненормального человека, полуглухого… Лет 10-11, в начале зимы, я катался на санках. Простудился. Простуда вызвала скарлатину. Заболел. Бредил. Думали, умру, но я выздоровел, только сильно оглох, и глухота не проходила. Она очень мучила меня…До этого я был счастливым и способным ребенком, меня очень любили, вечно целовали, дарили игрушки, сладкое…
Что же было бы со мной, если бы я не оглох? Предвидеть этого точно, конечно, невозможно, но, приблизительно, вышло бы следующее: по моим природным способностям, здоровью, счастливой наружности, талантливости я пошел бы по проторенной дорожке. Кончал бы разные курсы, служил, делал карьеру, женился, имел много детей, приобрел бы состояние и умер бы в счастье ограниченный, довольный, окруженный многочисленным потомством и преданными людьми. Ум бы мой почти спал, успокоенный счастьем, удовлетворенный природою.
…Но что же сделала со мной глухота? Она заставляла страдать меня каждую минуту моей жизни, проведенной с людьми. Я чувствовал себя с ними всегда изолированным, обиженным, изгоем. Это углубляло меня в самого себя, заставляло искать великих дел, чтобы заслужить одобрения людей и не быть столь презираемым»…
Когда-то прекрасный калужский журналист Игорь Давыдович Шедвиговский, писавший очерк об известном калужском враче-отоларингологе Генрихе Оттовиче Гейне, рассказал родным Циолковского интересную историю: «…Однажды он (Гейне) показал мне общую тетрадку в клеенчатом переплете: «Не хотел признаваться, что вел дневник, но уж больно интересную запись нашел, так и хочется поделиться». Он вынул закладку и передал мне раскрытый дневник. Там было любопытнейшее откровение: «Разговаривал с Любовью Константиновной Циолковской (старшей дочерью ученого). Расспрашивал о симптомах глухоты ее отца. И все больше склонялся к тому, что у него был, по-видимому, адгезивный отит. Мелькнула мысль: а ведь старик мог слышать. Я представил себе, как осматриваю его, как составляю план лечения, как день за днем, шаг за шагом иду к цели. И вот я совсем тихо говорю: «Константин Эдуардович, вы слышите меня?». И он удивленно отвечает: «Слышу!». Сколько радости можно было возвратить этому с детства обделенному здоровьем человеку, какую полноту ощущений вернуть великому ученому!»
