В Боровске у Константина Эдуардовича и Варвары Евграфовны родились четверо из семи детей — Любовь, Игнатий, Александр и Иван. Первое время молодая семья продолжала жить в церковном доме. Но летом 1882 года отец Евграф получил новое назначение и уехал из Боровска. Пришлось освобождать церковный дом, искать новую квартиру. Ее сняли на улице Калужской. Через год переехали на новую квартиру на той же улице. Жили Циолковские очень скромно. Жена ученого не имела прислуги. Все хозяйство большой семьи лежало на ее плечах.
Из воспоминаний Любови Константиновны: «Вечер. На неприкрытом столе (пожар уничтожил все наше имущество) горит жестяная лампа, спаянная отцом… Около стола сидит мать и чинит белье. Она может сейчас делать это без помехи, так как маленький Ваня спит в своей люльке. Здесь же мои младшие братья играют бумажными тележками, которые сделала им мать. Она каким-то образом успевала нас и обшивать, и кормить, и забавлять самодельными игрушками. Я держу в руках мяч, но сейчас им играть нельзя: папа занимается, и кругом должно быть тихо. Скоро нам такое бездействие надоедает, и мы затеваем возню: Игнаша дергает меня за рукав, я готова ответить на вызов. Но мама… шикает на нас и шепотом начинает рассказывать сказку про Красную Шапочку и Серого Волка, про Спящую Красавицу. Мы замираем от любопытства и готовы слушать без конца. Рассказывала она мастерски. Но из соседней комнаты раздается голос отца: «А ведь детям пора спать. Я сейчас кончаю». Наскоро ужинаем и укладываемся, а отец работает еще долго-долго, до глубокой ночи, а иногда читает что-нибудь из беллетристики…
Перед тем, как уйти в училище, отец, шутя, рисовал для меня на полу посредством спринцовки буквы, и я легко выучилась читать. А вот с письмом, которому он пытался меня учить, дело обстояло хуже. Терпеливый со школьниками, отец был очень требователен к своим детям. Он горячился, кричал и порою давал шлепок. Было не больно, но обидно. Я плакала и с трудом выводила буквы. Потом папа извинялся, мне давали варенья, и все успокаивалось до нового урока. Я стала плакать перед каждым занятием, которые не клеились, и тогда решили отдать меня в школу во второй класс. Оригинально отец занимался и с братьями: он вырезывал из картона буквы и уподоблял их звукам, известным детям. В восемь часов я бежала в школу, а около десяти уходил отец. Братьям без него было свободно: они бегали по комнате, играли в прятки, лошадки и мяч. Им не позволялось только трогать или брать что-нибудь с папиного стола. Вещи на письменном столе были у него расположены в строгом порядке, с тем, чтобы, приступая к работе, не надо было отыскивать тот или иной предмет, то есть затрачивать лишнее время, которым он так дорожил. Даже мать, прибирая комнаты, не касалась его стола».
Дома Константин Эдуардович часто точил, стругал, паял. В глубине комнаты стоял бидон с керосином, к нему был пристроен насос. С помощью этого насоса керосин выкачивался из бидона в виде распыленной струи. Струя поджигалась, получалось мощное пламя. Этим пламенем производилась пайка. Пол был устлан железными листами. Здесь же стоял токарный станок. Однажды во время паяния к окну подошли несколько человек из гуляющей молодежи. Их испугали пламя и шум, потом они увидели здесь и хозяина. «Циолковский тут. Вот колдун-то!» – воскликнула одна из девушек. Из вещей, которые мастерил Константин Эдуардович, кое-что перепадало и детям: то выточенный грибок, то самоварчик, то кубики. Купленных игрушек в доме не было, куклы шила и одевала Варвара Евграфовна.
«Матери некогда было прогуливаться с нами, — вспоминала старшая дочь ученого. — Она варила пищу, обшивала не только нас, но нередко и отца. Сама вязала перчатки, шапки, шарфы – в продаже их не было. Нянька была только у меня в течение первых месяцев жизни, а у остальных ее не было. Везде должна была поспевать мама… Частенько на улице царила кулачная расправа и право сильного. По этим причинам мать и держала нас иногда дома. Всегда, как только мы выходили на улицу, она беспокоилась. Гулять мы выходили только по выходным дням отца или его каникул, когда он был дома. Тогда и нравы в Боровске были очень дикими. Дома нас учили быть культурными, вежливыми, не мстительными, а на улице мы сталкивались с грубостью и хамством, которые ранили наши детские души…». Но часто Константин Эдуардович уходил гулять один. Он любил ходить в лес… Из лесу приносил что-нибудь интересное: светлячков, светящиеся гнилушки, а то лохматые зеленые мячики татарника.
В первый год женитьбы Константин Эдуардович сделал лодку, и они с женой часто катались на ней по реке. «Река была близко, но на плоскодонке плавать было противно, а иных лодок у нас не было. Придумал особую быстроходную. Знакомый столяр даже выиграл пари у богатого купца, который говорил, что я лодку сделать не сумею. Но когда я проехал на ней мимо его окон, то пришлось заплатить проигрыш. Потом я делал такие же лодки на 15 человек. С помощью своей лодки забрасывал верши и ловил так рыбу».
«Иногда я помогал жене по хозяйству, даже шил рубашки на машине… Были маленькие семейные сцены и ссоры, но я сознавал себя всегда виновным и просил прощения. Так мир восстанавливался», — писал ученый в своей автобиографии. Там же он вспомнил и об одном курьезном случае: «Однажды я поздно возвращался от знакомого… На улице был колодезь. У него что-то блестело. Подхожу и вижу в первый раз ярко светящиеся большие гнилушки. Набрал их полный подол и пошел домой. Раздробил гнилушки на кусочки и разбросал их по комнате. В темноте было впечатление звездного неба. Позвал, кого можно, и все любовались. Утром должно быть затмение. Оно и было, но случился дождь. Ищу зонтик, чтобы выйти на улицу. Зонта нет. Потом уже вспомнил, что зонт оставил у колодца. Так и пропал мой новенький, только что купленный, зонтик. За это получил гнилушки и звездное небо. Погоревал, и снова принялся за вычисления».
Зимой молодой учитель с удовольствием катался на лыжах с самой знаменитой в городе горы Высокой. Но предпочтение все же отдавал конькам: «Сколько раз в бурю, пользуясь зонтом, как парусом, я мчался по льду силою ветра. Это было восхитительно!». «Иногда в снежную зиму кто-нибудь из приятелей звал отца кататься на лыжах. Катались они с высокой горы (на ее вершине стояло село Высокое)… После прогулки отец приходил оживленный, бодрый, от него так и веяло морозом. Катался он и на коньках. Особенно любил мчаться по только что замерзшей реке, причем однажды чуть не провалился в полынью… Спутники предупреждали его об опасности, но он говорил: «Пустяки, вы просто не ездите за мной, если увидите, что я проваливаюсь». Так и случилось, лед стал под ним трещать. Отец, растянувшись во весь рост, пополз назад. Для катанья по льду он сделал кресло на полозьях с парусами, которое как бы «летело» по ветру», — продолжала его рассказ Любовь Константиновна.
Эти занятия были отдыхом от напряженной умственной работы, которой отдавались все силы и все свободное от преподавания время. Наука оставалась главным в его жизни.
