Единственная жилая комната в доме Циолковских была небольшой по площади. Со временем к передней половине пристроили еще жилое помещение с двумя окнами, большой чулан и сарай. Все это под железной крышей. Над чуланом сделали пол для балкона, а над нижней половиной решили сделать второй этаж – светелку. Она была заветной мечтой Константина Эдуардовича.
Весной 1908 года ожидали большой воды. Лед стоял до середины апреля, и неожиданно резко потеплело. «В ту зиму выпало очень много снега, везде высились сугробы, — рассказывала Мария Константиновна. — Весна запаздывала. Только в начале апреля тронулась Ока. Была последняя неделя перед Пасхой. Мы ходили в церковь, исповедовались (для теперешней молодежи это непонятно, а тогда было обязательным). Когда пришли из церкви после причастия, в комнатах уже появилась вода. Меня и Аню сразу же отправили к Еремеевым, братьев – к другим знакомым. Отец с матерью остались.
Вода хлынула в дом сразу, и войти в него было нельзя. Ее уровень быстро достиг полутора аршин. Думая, что вода не поднимется высоко, родители нагородили столы и на них положили книги, стопки рукописей. Но вода была настолько высока, что окна дома скрылись под ней, домашняя утварь плавала. Всплыли и перевернулись столы – книги и рукописи оказались в воде, размыло печи… Мы сняли квартиру на горке у Марии Ивановны Пановой и дожидались спада воды».
У Пановых и нашел Константина Эдуардовича Александр Васильевич Ассонов: «Весной 1908 года я приехал в Калугу и утром пошел к Константину Эдуардовичу. С горы увидел до горизонта тянущееся желтое море. Я стоял наверху улицы и искал его дом. Вода прибывала всю ночь, и город с южной и западной сторон был частью затоплен разливом Оки. Тогда я проехал на лодке по улицам, заглядывая в окна домов. Вдали над желтыми волнами я узнал печную трубу дома Циолковских. Я начал расспрашивать и нашел Константина Эдуардовича на высоком конце улицы в одном домике. Он раскладывал для просушки листы книг — физики Хвольсона и другие. Я присоединился к нему, и мы разложили листки и пачки на стульях и на полу комнаты.
Через двое суток вода сошла, и мы с ним вошли в дом. Там было полное разрушение — стекла в окнах выбиты, печь сползла вниз, все было покрыто илом. Константин Эдуардович сказал мне с усмешкой: «Вот я – многострадальный». Вскоре все было вымыто, вычищено, поправлено, и жизнь пошла по-прежнему. Только книги расклеились»…
Плотников наняли еще зимой. Сруб они сделали к весне и только ждали, когда окончится разлив. Василий Ефимович Моисейкин несколько десятков лет проработал, как раньше говорили, «по строительной части». А много-много лет назад, когда молодой Вася Моисейкин только начинал осваивать плотницкое дело, пришлось ему неоднократно встречаться с Циолковским. Вот что он рассказывал он сотрудникам музея: «Отец мой плотничал с детства, и меня стал к этому приучать с малых лет. Работу искали, где придется. Раз как-то встретился отцу плотник знакомый, поздоровался и новость сообщил: «Точи, Ефим, пилу получше — работа будет. Знаю я в Калуге учителя одного, Циолковский по фамилии, так он задумал домик свой надстраивать: светелку соорудить и веранду. Да и заливало его хатенку в нонешний паводок, ремонт требуется».
Пришли мы к Циолковскому вчетвером в самом начале января 1909 года, в день морозный и солнечный. Встретил нас Константин Эдуардович, провел по расчищенной среди снега дорожке во двор. Стоял там не то склад какой, не то амбар. Хозяин показал на это старое строение: «Разбирать придется, мастера, а потом из бревен «светелку» ладить». Амбар мы разобрали, стали во дворе, выражаясь по-современному, монтировать сруб «светелки». Бревна, как водится, разметили и снесли наверх и уложили по порядку.
И сам Константин Эдуардович, и жена его, Варвара Евграфовна, и дети их были людьми простыми и приветливыми. Работали мы у них долго, но Циолковский никогда в наши плотницкие дела не вмешивался: видно, доверял полностью. Посоветуется, бывало, как будет лучше поставить, скажем, «светелку», прочными ли получатся стены – и все.
Раз только пришлось нам изрядно покраснеть. Коробки окон внизу домика от времени стали ветхими, и кое-где решили заменить оконные «подушки». Взялся за это четвертый наш плотник, дядя Степан. Поторопился, и на одном окне получился маленький перекос. Циолковский взглянул, сходил за своим уровнем, прикинул, и, почесав уже седеющую бородку, сказал с улыбкой: «Положим, это уровень печной…». Стыдно стало нам, переделали окно сразу же».
Через много лет Моисейкин приехал в Калугу в отпуск и решил навестить Циолковского. «Чувствовал Константин Эдуардович себя уже неважно, но говорил много – и о прошлом, и о будущем. Мне захотелось как-то засвидетельствовать свою работу у ставшего к тому времени знаменитым ученого, и я сказал ему об этом. «Маша, — позвал Циолковский дочь. – Попроси кого-нибудь из домашних справку Васе написать и книжек ему моих дай…». В справке, заверенной домовой печатью Циолковского, говорилось: «Дана сия гр-ну Моисейкину Василию Ефимовичу в том, что он действительно работал у меня по перестройке моего дома в качестве плотника с 3.1.1909 по 22.Х.1910г. Рабочий проживал по месту работы, в гор. Калуге, уволен по окончании постройки, что и удостоверяю. К. Циолковский. 1933г. 4 апр.». Василий Ефимович передал эту справку, подписанную рукой ученого, в музей. В подарок же получил книгу о великом калужанине и памятную медаль с изображением того домика, который надстраивал много лет назад… После перестройки дома все были довольны. Детям можно было принимать друзей, играть на рояле, петь, не раздражая отца шумом и хлопаньем дверей.
Итак, Циолковский поселился в новом помещении. Печку там он решил не ставить, считая, что дымоход, идущий от русской печи, будет обогревать и верх. Было все-таки холодно, особенно в сильные морозы ему приходилось протапливать печку-чугунку. В доме вообще всегда было холодновато, температура не поднималась выше 16-17 градусов. Варвара Евграфовна вспоминала: «Константин Эдуардович сделал веранду с тринадцатью окнами. Днем он занимался в комнате, а когда спадал летний жар, ходил по балкону и напевал, обдумывая свои работы. Из его светелки был виден багровый закат. Вся комната была как золотая».
После того, как плотники разобрали амбар, освободился большой участок земли, на которой женаученого, великая труженица, решила разбить огород. Много дней ей пришлось очищать участок от камней – часть их была от стенки, которая отделяла усадьбу от соседей, часть от фундамента амбара. Потом она корзинами натаскала от реки плодородной земли, сделала грядки, и появились в доме свои огурцы, капуста, репа. Воду для полива огорода она брала из глубокого колодезя, расположенного между садом и двором. На этом же участке Варвара Евграфовна посадила три яблоньки: боровинку, коричную и грушовку. Как-то у соседей случился пожар. До самого дома огонь, к счастью, не дошел, но яблони в саду были повреждены. Тогда Константин Эдуардович попросил крестьянина, который всегда привозил в дом дрова, купить несколько яблонь у одного калужского садовода. Иван Степанович привез яблони и сам их посадил. В 1940 году сад в результате сильных морозов вымерз почти полностью, о чем Мария Константиновна с болью писала в письме своей знакомой: «От груш и яблонь наших ничего не осталось»… Восстанавливать сад пришлось уже сотрудникам музея.
